Черновик мира. Отставшие от времени - Сергей Бурдыгин

Прибывшая на дачу бригада «Скорой помощи» была оптимистична по причине почему-то не совсем трезвого состояния доктора. Сходу определив, что другие участники застолья чувствуют себя нисколько не плохо, даже наоборот, он предположил, что, вероятно, «юноша перебрал спиртного, самогонки какой-нибудь, а шашлык тут не при чём». Семёну, между тем становилось всё хуже. Несмотря на то, что окружающие уверяли, что никакого самогона за столом не было, нетрезво самоуверенный доктор приказал срочно принести ведро воды, и эту самую воду с помощью воронки и специального шланга методично вливал больному в желудок, отчего пострадавшего рвало ещё больше.

– Промыли мы его, – удовлетворённо заключил врач после экзекуции и дежурно поинтересовался:

– Госпитализировать будем?

Светлана решила было на это согласиться, но несчастный Семён посмотрел на неё каким-то пронзительно кротким взглядом и попросил:

– Не надо. Мне уже лучше. А так, если что… уж лучше дома…

К утру ему стало намного хуже, и увезли его в больницу уже безо всяких советов с родственниками, а из больничной палаты он уже не вернулся домой никогда.

С тех пор, отчётливо запомнив это самое «уж лучше дома» Борис никогда не верил заверениям близких об улучшении их самочувствия во время болезни, и настаивал всегда на лечении полном и кардинальном. Слава Богу, домашние болели редко, даже мнительная Анжела Сергеевна, у которой любая болячка стремительно якобы развивалась с того момента, как её подхватывал кто-нибудь из соседей или знакомых.

Борис вышел на улицу покурить. Светлану сейчас лучше не успокаивать, будет только хуже.

Надо было бы местным жителям написать на том облезлом плакате:

УЖ ЛУЧШЕ ДОМА!

И никто бы на этом полустанке из поезда не выходил. А Машку нужно искать, в самом деле. Только где? У кого? Они ведь даже фамилию этого самого Клима Устиновича не знают. Ещё в поезде перед уходом, Комаров вспомнил, что старикан по-приятельски заглядывал к проводнику. Но тот, несмотря на угрозу физического избиения, божился, что Клима этого знает исключительно, как частого пассажира и собутыльника. Может, и лукавил Андрей Афанасьевич, но разбираться было некогда – поезд того, и гляди, тронется. А теперь расспросить было и вовсе некого.

Итак, если не шашлычок виноват, тогда что? То есть, если возможности искать сейчас Машу нет никакой, тогда – что делать? Сотовый телефон, как и ожидалось, не работал. Местных жителей окрест – никаких. Такое впечатление, что находятся они у входа во что-то тёмное и неизведанное, и ночь эта никогда не кончится, и вокзальчик этот – единственное строение на этой земле. Ничего уже больше не изменится. Может, они все умерли?

Однако, вернувшись в помещение, Комаров заметил некоторые перемены. Во-первых, ожил бомж, во-вторых, успокоилась, смирившись с неизбежным ожиданием, супруга. Или она просто находилась в каком-то душевном опустошении, но всё равно это было лучше бесполезных истерических вопросов.

– Его, – кивнул на бомжа полковник, – зовут Гриша. Фамилия ещё смешнее – Коркин. Он тут не живёт, просто ночует иногда.

Бомж радостно закивал, но не произнёс ни слова, словно полковник переводил на русский язык его речь с какого-то иностранного языка.

– И ещё он говорит, – продолжил Валерий Николаевич, – что утром сюда придет бабка Ульяна мыть полы.

– Зачем? Тут же, судя по всему, не работает никто. И давно.

– Но бабка Ульяна-то работает. И каждый день полы моет. Аккуратно так, тряпочкой на швабре.

– И ей за это зарплату платят?

– Гриша говорит, что ей за это на поезде привозят продукты. Натуроплата, одним словом. И сегодня ночью тоже привезли. Так что она придет обязательно.

Борис хмыкнул:

– А что же этот Коркин передачку-то эту себе не присвоил? Судя по образу его нелёгкой жизни, совесть его за такие поступки вряд ли мучить будет…

Бомж изобразил негодующий всплеск руками, но полковник быстро внёс ясность:

– А вон там в углу видишь, что такое? Поди и не знаешь, что это за штука. А штука эта, точнее, их тут целый ряд – автоматическая камера хранения. Их без шифра не откроешь. Как сейф. Раньше они на каждом вокзале стояли. И агрегат этот по надежности сейфу немногим уступал. Если пассажир, конечно, в качестве шифра день и дату своего рождения по глупости не набирал. Или того хуже – номер дома и квартиры. Оставалось только паспорт у него в зале ожидания свистнуть, хотя бы на время. Так, Коркин?

Бомж отчего-то радостно кивнул и, наконец, произнес фразу:

– Лопухов много. А шмотья всякого раньше везли пропасть.

Голос у него был неожиданно высоким, почти писклявым.

Решили дождаться бабку Ульяну, тем более, приходит она, как пояснил Гриша, практически засветло:

– Не спится старой тараканихе. Старые кости, видать, ноют. И меня выгоняет. Если, говорит, никуда не едешь, нечего здесь и ночевать. А кто тут ездит вообще?

– А на замок она вокзал не закрывает?

Бомж вздохнул и принялся терпеливо, с паузами объяснять, словно учитель первоклашкам:

– Начнём с того, где бы тогда ей продукты оставляли? Не на улице же. Тут зверьё шастает, люди всякие… И потом – замка в двери уж несколько лет, как нет. Спёр кто-то.

– Так прямо и кто-то, – скупо улыбнулся полковник, – иди уж, Григорий, досыпай своё, а мы пока поболтаем. Хочешь бутерброд? У меня есть.

– И у нас кое-что, – вставила Светлана, – только насчёт выпивки – извините… С ребёнком ехали. Зачем пример подавать? Насмотрится еще.

– Это верно, милостиво принял извинения бомж, – пока жизнь к тебе задом не повернулась, не хрен её тормошить…

– Да вы, батенька, философ, снова развеселился пол ковник, – небось, в прежней жизни художником были или журналистом. Или, чего хуже, стихи пописывали.

Гриша поднялся, взял стул и потащил его в дальний угол зала. По дороге скупо обронил, вроде как даже обиженно:

– Водителем я был. При колхозном председателе. Нивы сжаты, рощи голы, как говорится. Потом он проворовался, ну, и меня… до кучи.

– А колхоз-то далеко отсюда был?

– Да на псковщине. Далеко отсюда.

– А сюда-то как попал?

– Думаешь, я помню? – почти зло ответил Коркин и зашаркал в свой угол, попутно надкусывая полковничий бутерброд. Видно было, что воспоминания ему особой радости не доставляли. Впрочем, они и вполне интеллигентным людям по душе приходятся отнюдь не часто.

– Слушайте, Валерий Николаевич, – обратился я к полковнику, – a что это вы там такое говорили насчёт нашей общей проблемы? Вас-то что именно сюда занесло?

– То же, что и вас, – ответил он после некоторого молчания, – Дочь у меня здесь пропала. Правда, уже взрослая – двадцать лет недавно исполнилось…

Глава пятая.

Рассказ полковника

– Полковниками даже в нынешней армии сразу не становятся, всё ещё с военного училища начинается. Вы уж извините, что я так издалека, но без этого как-то неполно будет. Потом, после училища – гарнизоны, переезды, служить приходилось по всей России, и даже в Монголии. Женился я поздно, так уж вышло, когда из этой самой Монголии перевели меня на Алтай. Не буду говорить, в какой я тогда состоял службе, только была она у меня, скажем так, не совсем обычная. Вы, если не бывали в тех местах, то про них, конечно слышали. Там вроде и энергия в некоторых местах сумасшедшая, и явления атмосферные странные, и раскопки древние, и травы целебные растут такие, которых в других местах нету.

На этом месте Валерий Николаевич снова позволил себе подобие улыбки и неожиданно произнёс:

– Так я и стал травником. Да вы не удивляйтесь. Там вот эта алтайская экология, что ли, много чудес создаёт. А где чудеса, там у нас что? Правильно, умные люди, учёные, потом энтузиасты-самоучки в качестве туристов, придурки всякого рода, которые абсолютно уверены в существовании Шамбалы, ну, и корыстные люди, в том числе и из враждебных в политическом отношении к нам стран. Да вы, Светлана, не улыбайтесь, знаете – даже Гитлер в те места секретную экспедицию снаряжал эту самую Шамбалу искать. Ну, и за всем этим процессом как-то ведь наблюдать надо, так? С государственной, так сказать, точки зрения. Вот меня и внедрили на свою же российскую территорию в качестве разведчика. И стал я не майором (а потом и подполковником) войсковым, а обыкновенным, чуть тронутым, учёным гербологом. Кое-что, правда, подучить пришлось, даже Аюрведу штудировал, но, в конце концов, мои постоянные экспедиции на Алтай никого уже там не удивляли. И для всех: и для правда исследователей, и для придурков, и для агентов иностранных, я вроде как стал своим и без подозрений.

– А они были? – перебила рассказчика Светлана.

– Кто?

– Агенты иностранные.

– Разумеется. Только это к делу не относится. Так вот, ездил я туда часто, с людьми общался, узнавал-записывал, а семья-то на Урале осталась. Мы уже тогда туда переехали, в небольшой гарнизонный посёлок под Челябинском. Скучал я, и они скучали. Лето, например, пора отпусков, а у меня на Алтае – самый наплыв придурков да агентов. Вот я испросил разрешения дочь-старшеклассницу с собой на это время брать, каникулы же. Опять же – легенда подтверждается, семейный человек меньше вызывает. Жили мы в маленькой гостинице в горах, там этих гостиниц полно, и частных, и государственных, и просто подпольных. Есть спрос, как говорится, будет и предложение. А спрос был. И это при том, что сначала нужно было добираться до Барнаула, потом до посёлка одного часа три стареньким автобусом, а потом – сто восемьдесят км между горами, плато всякими, озёрами – это уже на попутке. И это хорошо, если легковушка попадётся, а то и на грузовиках трястись приходилось. Местные – они всё больше на лошадях. Так вот, дочь моя Таня, старшеклассница, приехала ко мне через всю эту антицивилизацию, ну, и поневоле за мною по горам травы рассматривать ходила, собирала кое-что, с местными старожилами на этот счёт общалась. А трав на Алтае, между прочим, больше двух тысяч названий, и семьсот из них считаются целебными. А облепиха тамошняя – вообще клад. Ну, я отвлёкся. Так вот, там Танюшка моя этими травами, что называется, и заболела. Да так, что после школы в Барнаул уехала учиться на фитотерапевта. Выучилась, значит, домой вернулась, а кому у нас, в гарнизонном захолустье, специалисты по травам нужны? На весь посёлок – одна аптека, и в той вакансии на десять лет вперёд расписаны. Вот она в Челябинск и устроилась просто фармацевтом, и то спасибо добрым людям, как говорится. Жила там на квартире у тётки одной, на выходные к нам приезжала. Всё, вроде, хорошо, но с личной жизнью у неё что-то не получалось, скромная больно, да и с работой не совсем хорошо выходило. А три месяца назад приезжает она домой весёлая такая. Окрылённая прямо. Говорит: работу нашла по специальности. Правда, в Волгоградской области, но зато старшим специалистом – гербологом в лаборатории. И зарплата большая. Контракт на год подписала. Квартиру сразу дают, служебную правда, зато благоустроенную. И не одна она туда завербовалась, а с подругой из аптеки, с Анюткой, я её видел пару раз. Ну, мать поплакала, я поворчал, потом решили – да пусть едет, вдруг жизнь наладится. И судьбу, может, свою найдет. Одно насторожило: не сказали им пока, где эта лаборатория. Мол, военная она, засекреченная. Ну, в конце концов, я сам – человек служивый, знаю, что это такое. Тем более, что пообещала она, что, как доберётся, сразу позвонит, а, может, прямо из поезда, когда узнает, куда их везут. Так и случилось – позвонила она через день, рассказала. Что автобусом их довезли до вашего как раз города, а оттуда поездом поедут они на станцию с названием «Омуты». Ну, вот., собственно, и всё. Остальное вы можете себе представить. Два месяца она не звонила и не писала. Я ещё жену успокаивал – дело, мол, секретное, военное, наверное. с почтой и связью туго, у меня же тоже иногда так было. Потом и я не выдержал. Пошёл к военкому. Тот слыхом не слыхивал про завод этот. Но запрос в Волгоград послал. Ответ оттуда пришёл быстро – ни про какие Омуты и ни про какой секретный проект они знать не знают. Я – в полицию, пропал, мол, человек. Те до сих пор ищут. Я – в Челябинск, в управление железной дороги. Там тоже отвечают: нет в России такой станции! Я чуть с ума не сошёл. Поехал в ваш город. Тут никто в отделении дороги про такую станцию тоже не слышал. И вдруг на вокзале я встретил…